Перечитывая Алана Уотса, обратил внимание на возрастную переодизацию «core of life philosophy»

«Обратившись к древней истории Китая, мы найдем там две “философские” традиции, дополняющие друг друга: конфуцианство и даосизм. Не входя в подробности, можно сказать, что первое учение занимается языковыми, этическими, юридическими и ритуальными конвенциями, которые обеспечивают общество системами коммуникаций. Другими словами, его область — конвенциональное знание, и под знаком конфуцианства дети воспитываются так, чтобы их свободный и капризный по природе нрав уложить в прокрустово ложе общественного порядка. Индивидуум находит себя и свое место в обществе с помощью формул Конфуция.

В противоположность конфуцианству даосизм, в основном,— предмет внимания старости, и особенно тех, кто покидает активную жизнь в обществе. Их отказ от жизни в обществе есть как бы символическое отражение внутреннего освобождения от ограничивающего воздействия конвенциональных стандартов мышления и поведения. Ибо для даосизма главное — это не конвенциональное знание, его интересует восприятие жизни не в абстрактных, линейных терминах дискурсивного мышления, а прямое, непосредственное познание.»

Очевидно по этой причине Стива Джобса выгоняли из Apple Inc, а потом приняли обратно, за что ему пришлось заплатить лично.

Корпорации, не смотря на очевидное стратегическое преимущество, не берут на работу даосистов, им нужны конфуцианцы, чтобы строить их рядами в оупенспейсах.

Фил 1+история 3 5
Рита 2 4 6

Esteban Chiner, Looking through the window.
At the hotel located around 5th/27th, NY. Taken on September 12, 2008

Слушайте

Читайте

Рита

Утро. “Грёбанный Бивес, Батхед... и Шер. Господи! Ну не мучай меня, Господи! Я же вчера сама расколошматила этот дурацкий будильник! Его нет!!! И Фила нет, и будильника нет. Нет ничего — есть только кусок мяса в разодранном бумажном пакете с отпечатком моего ботинка... Я повернулась к окну и сквозь полуприкрытые веки увидела стоящую у окна фигуру Фила. Боже, Боже, Боже... Я беззвучно завыла и вцепилась в подушку зубами и крепко, до боли закрыла глаза. Чернота — это самое главное что мне сейчас нужно. Если мы договоримся, ты будешь самым добрым и хорошим богом на свете! Я зажала уши подушкой и пыталась себя уговорить, что это всего лишь продолжение сна: и Шер, и силуэт Фила у окна. Я больше всего испугалась сойти с ума. Как выключают свет: шёлк! И тьма безумия. Среди моих покупательниц было много сумасшедших домохозяек, которые покупали косметику исключительно для того, чтобы ходить и рассказывать о невероятных случаях и совпадениях, которые случались с ними два-три раза в неделю. Я поборола свое отвращение к ним только тогда, когда поняла что это всего лишь желание, чтобы к ним кто нибудь прислушался и пожалел. Все они были вдовы и это сумасшествие случилось с ними после того как они потеряли мужей. Надо собраться и отогнать от себя это видение, я не хочу превращаться в ещё одну распространительницу косметики. Бивес и Батхед затихли. Я аккуратно стянула с себя одеяло. Фил как обычно стоял у окна и рассматривал улицу. Я прикрыла глаза рукой, досчитала до десяти и открыла глаза. Фил стоял у окна. На мне была пижама. Может это действительно был сон? “Новый день”, — сказал Фил. Это произвело на меня впечатление как стакана виски, который я когда-то случайно опрокинула в колледже на вечеринке. В моей голове что-то загорелось, взорвалось, кровь бросилась к затылку, сердце бешено застучало и у меня закололо в глазах.

Фил 1+история 3 5
Рита 2 4

John St John, Roasted Cauliflower.
Dickson’s Farmstand Meats, Chelsea Market, Meatpacking District, New York City.
Taken on April 30, 2015

Слушайте

Читайте

Рита

Шаги по коридору. За Филом закрывается дверь. Я слышу щелчок замка, дребезжание покачивающейся цепочки и в квартире на время наступает тишина.
Я переворачиваюсь и лежу под одеялом ничком, ладони под грудью, уткнувшись подбородком в подушку и уставившись в спинку кровати. Постепенно начинаю слышать то, что происходит за окном и в соседних квартирах. Шорохи, негромкое постукивание каблуков, что-то падает на пол в верхней квартире. У меня холодные ноги и я поджимаю их чтобы хоть немного согреть. Пятка заклеенная пластырем болит и мне становиться до слез жалко себя. Я снова начинаю плакать. Я вцепляюсь зубами в подушку и закусываю её что есть сил. Слёзы текут по щекам, холодят нос, стекают на подушку. Я облизываю языком мокрые соленые губы, ложусь на бок и закрываю глаза.

Мне снится Фил, который делает из снега мою скульптуру в Панксатоне. Я точно так же закрывала лицо руками в шерстяных перчатках, пахнувших талым снегом и сливочными вафлями, но, почему-то в моей душе вместо тогдашнего радостного ожидания был то ли страх, то ли смятение, как в приемной у врача. Фил закончил скульптуру и повернул её ко мне. Это была я. Но не я тогдашняя, а я сегодняшняя. Я разглядывала себя и краем глаза видела тонкое отвращение на лице Фила. О стоит, греет озябшие в снегу ладони, глубоко засунув их в карманы пальто и смотрит на меня, взглядом, который я ловила у мужей покупательницы, случайно заглянувших на наше собрание и заставших, как кто-то из нас убеждает его жену потерявшую форму и давно не вызывающую у него никаких плотских чувств, приобрести косметику.

Муж заранее смирился с тем, что она потратит деньги и готов терпеть её странную причуду исключительно потому, что она будет реже бывать дома и отвлекать его от телевизора, газеты и пива. Я “тогдашняя”, смотрела на себя “сегодняшнюю”, а Фил не вынимая руки из карманов развел их в стороны, отчего стал похож на большую бабочку-шелкопряда, как бы говоря: “Что я могу поделать — это жизнь”, — молча повернулся ко мне спиной и пошел от меня по черной улице, блестящей под фонарями льдом наката.

А я осталась мерзнуть.

“Мисс ... Мисс ...”, — сквозь мой холодный сон прорвался чужой голос, которого уж ни как не должно было быть в нашей квартире. Кто-то трогал меня за плечо и от руки пахло мокрой шерстью и машинным маслом.

— Что случилось? — В моей голове ещё клубился холод Панксатона и я ни как не могла понять, что делает полицейский в моей спальне. — Как вы сюда попали?!

— Извините, мисс ..., — полицейский выглядел смущенным и расстроенным, — присядьте, пожалуйста. Мы не могли ни дозвониться до вас, вы не открывали дверь... Мы были вынуждены воспользоваться ключами консьержки...

Я подернула одеяло на себя и села в кровати, больно ударившись порезанной пяткой о пол. Пластырь сбился и повис на пятке окровавленной тряпицей. И я, и полицейский секунду смотрели на него. Нехорошее предчувствие поднималось по спине, от копчика к затылку.

— Вы о чем-то хотите у меня спросить? Что-то с Филом?

— Да, мэм. На него напали.

— Он в больнице? — Это была последняя надежда и я зацепилась за неё как за соломинку.

— Нет, мэм.

— А где он?

— Мэм, вам надо проехать и опознать тело...

Я очнулась только в пять часов вечера.

Я стояла на крыльце полицейского управления.

Я не помню дороги. Совершенно не помню как туда попала. Сначала был какой-то ворох бумаг, я что-то подписывала, а пред глазами у меня стояли слипшиеся от крови волосы Фила и висящий над металлическим столом полицейского морга микрофон, который мне почему-то хотелось взять в руку и долго-долго говорить в него гадости, ругаться и выть.

Помню, как сидела на пластиковом стуле в коридоре и просто смотрела на проходящих и пробегающих мимо меня людей с серыми сияющими пятнами вместо лиц. Кто-то кого-то вел, кто-то весело перебрасывался словами, которые я слышала как покручиваемую задом наперёд магнитофонную запись. Некоторые останавливаются напротив меня, что-то спрашивают и пытаются указать мне где надо сидеть.

Я помню только одно лицо: белокурая девушка, с волосами стянутыми в плотный пучок, и акцентом, в котором я не понимал не слова, принесла мне стакан воды, подняла и положила на стоящий рядом стул сумочку упавшую у меня с колен.

Потом провал. Чернота. Никаких воспоминаний.

Из него я вынырнула на высокое крыльцо полицейского участка, где доставала из сумки какие то бумажки, рвала их, пускала обрывки по ветру и плакала. Потом была ещё одна темная яма, после которой я очнулась в полицейской машине в которой меня куда-то везли, очевидно домой, потому что я попросила высадить меня у знакомой мясной лавки.

Я стояла и  ждал, когда отъедет машина. Офицеры о чем-то переговаривались по рации, стараясь не глядеть на меня, но было очевидно, что они чего-то ждут. Я старалась не смотреть на них в упор — у меня это не очень получалось, я повернулась к витрине и увидела в через отражение привезшего меня седана все это мясо: нарезанное и разложенное за стеклом прилавка, с большими жёлтыми ценниками, написанными от руки округлым “торговым” почерком.
Первый раз меня вывернуло прямо на тротуар. Краем глаза я заметила, как от меня шарахнулись прохожие. Я стояла наклонившись над собственной блевотой и вверх ногами смотрела на обходивших меня чернокожих подростков, которые ржали и показывали на меня пальцами скаля украшенные золотыми коронками зубы. «Чума…» — от чего-то со стороны я виделась сама себе как средневековая миниатюра про «Чёрную смерть» с изрыгающим кровь горожанином. Злость стекала вниз, наливая мое лицо холодной кровью.

Свет витрины, фар и фонарей колыхался сквозь черный занавес. Ненависть течет к кончиками распущенных волос болтавшихся над лужей моей собственной желчи. Мне показалось что пряди начинают оживать, как змеи на голове Медузы Горгоны.
Я распрямилась и отбросила змей на плечи и за спину. Из-за закружившейся головы мне пришлось сделать еще шаг, я попала ногой в свежую блевоту, поскользнулась передернувшись от омерзения и потеряла равновесие. Чтобы не упасть я оперлась рукой в стекло витрины мясной лавки и ещё раз увидела разделанное мясо. На этот раз меня вывернуло прямо на стекло.

Я блевала и видела, как на меня с ужасом и отвращением наблюдает продавец в полосатом фартуке, шапочке, нарукавниках и его беременная покупательница, на вид типичная итальянская мамаша, которая пришла в лавку чтобы купить отбивных для своего мужа и сына, автомехаников из мастерской её дяди. В руках, над основательно выпирающим из под пальто животом, у нее был плоский сверток из полосатой фирменной бумаги и деньги. Я блевала на стекло и смотрела залитыми слезами глазами, как она кинула пакет на прилавок и прижала ко рту руку с перчаткой, пытаясь подавить рвотный спазм. Меня сотряс новый приступ рвоты и я наклонилась, упершись лбом в холодное стекло витрины. На двери судорожно звякнул колокольчик — это из лавки выбежала на свежий воздух итальянская мамаша. Я ещё некоторое время постояла наблюдая как стекают по стеклу витрины желто-зеленые струйки желчи. “Мясо!”, — вдруг пришло мне в голову. — “Я собиралась купить и не купила мясо”. Немного постояв я решительно открыла дверь лавки.

Продавец столбом стоял за прилавком и растерянно смотрел на меня. Я вдруг увидела свое отражение в стекле окна: шапка волос, стоящих дыбом и на кончике каждого волоса — голова шипящей змеи, пальто из верблюжьей шерсти, сбившееся набок под весом расстегнутой сумки, как попона, полуупавший шарф. На прилавке лежал полосатый сверток с мясом, который не успела оплатить опрометью выскочившая итальянская мамаша. То, что нужно. Я двинулась к прилавку, стараясь не попасть ногой в лужу блевотины, которую успела оставить предыдущая покупательница. Служащий выставил руки вперед, как пытаются остановить решительно шагающего опустившегося пьяницу, который хочет пройти в роскошный ресторан. Мне вдруг стало смешно. Я засмеялась и правой ногой все таки попала в лужу. Нога опять скользнула по мокрой плитке пола и я еле удержала равновесие, чуть не грохнувшись и не опрокинув горку с какой-то блестящей мясницкой дребеденью. Мне стало ещё веселее. Служащий все ещё держал перед собой вытянутые руки, но я уже добралась до прилавка и схватила полосатый пакет, который мертво прегнулся в моих руках тяжелым мясом. Желудок сделал кульбит, я увидела почти священный испуг в глазах продавца, но успела сделать глубокий вдох и подавить рвоту. Это было несложно, у меня было отличное настроение и полностью пустой желудок.
— Сколько с меня?
— Это говяжья вырезка мэм...
— Как я удачно зашла, это как раз то, что мне надо! Так сколько с меня?
— Вам развернуть? Может свежей?
— Зачем? Я хочу эту! Я уверена, что это лучший кусок в вашей лавке!
— Двадцать три доллара, мэм... Я могу сделать для вас скидку...
— К черту! Вот двадцатка, — я полезла в карман и вытащила из него те двадцать долларов, которые дала Филу и которые мне вернули в полицейском участке, — а вот, — я полезла в сумочку и стала рыться в ней в поисках пятерки. — Я точно помню: у меня была пятерка. Сейчас я её найду!...
— Не надо мэм! — Продавец почти плакал. — У нас сегодня скидки и двадцати долларов более чем достаточно...
— Тогда я заплачу три доллара карточкой.
— Спасибо мэм, — он смотрел на меня глазами собаки, которая не понимает по какой причине её сейчас будет бить человек, — двадцати долларов достаточно! Мне надо на полчаса закрыть магазин...
— Все понятно. Я вам не нравлюсь как покупатель! А если я ещё хочу купить... мяса...
— Мэм...
Я очнулась. В ушах вдруг зазвенело. Я услышала шум с улицы и то, как капает вода в мойку за прилавком.
— Да, спасибо... Извините.

Я повернулась на каблуках и аккуратно обойдя лужу наблеванного итальянской мамашей вышла из лавки. Прозвенел колокольчик и на меня опять обрушилось беспамятство.

Очнулась я у двери в которую вместо ключа тыкала свертком мяса. Очевидно я делала это достаточно долго, потому что бумага свертка уже порвалась и светлая дверь вокруг блестящей личины замка блестела от мясного сока. “Хорошо, что это была кошерная говядина”, — подумала я и положила сверток на пол у двери, поставила на него сумку и порывшись в ней нашла ключ.
Заходя в дверь я наступила на мясо, который раз за день едва не грохнулась подвернув ногу. После того, как я уже захлопнула дверь мне пришло в голову, что соседи удивятся и им не очень понравиться кусок мяса в растрепанной бумаге под моей дверью. Особенно если они выйдут со своей аккуратно одетой девочкой.

Я открыла дверь, подцепила мятый кусок говядины и не раздеваясь поковыляла на кухню. Сначала я хотела кинуть истерзанный сверток в мусор. Вдруг мне в голову пришла странная мысль. Ведь это тот самый кусок, за которым я послала Фила и я просто обязана его съесть. Сил уже не было и я сунула его в холодильник, решив что сделаю это завтра утром.
Я доковыляла до кровати, цепляя по дороге распахнутым пальто всякие мелочи и опрокидывая их на пол. В спальне, не раздеваясь я прилегла на кровать, запахнула поплотнее полы и провалилась в сон. Последняя мысль была до предела глупая: “Как хорошо, что мне не надо никому звонить и предупреждать, что завтра не приду на работу. Я сама себе хозяйка...”.

Ночью, уже перед рассветом, я на секунду очнулась от того, что безумно замерзла. С трудом натянула на себя одеяло и опять провалилась в яму сна.

С реддита пришел пуш на релиз 2022 языка V. Прошел по ссылками, поискал и оказывается язык V создан Алексом Медведниковым который в одиночку (? — никого не увидел в команде) и он продолжает работать над его развитием.

Спойлер пуша: «At this time, I would not recommend spending time on V. I would also be very cautious when taking claims made by the authors at face value.» — впрочем, «использовать или нет» — вопрос личного проекта и его целей.

Как я понял, толчком создания стал легковесный клиент Volt к Slack, Discord, Skype, Gmail, Twitter, Facebook и прочему

донаты от которого намного меньше

На Amazon есть книга написанная Navule Pavan Kumar Rao «Getting Started with V Programming: An end-to-end guide to adopting the V language from basic variables and modules to advanced concurrency»
Медведников живет в Нидерландах и поддерживает проект на донаты от спонсоров.

В российском части интернета об этом Go-подобном языке ничего не известно.

У языка очень забавный маскот.

У него нет привычки решать дела в автомобиле.

Обычно от сидит опустив руки по сторонам и уперев ладони в мягкие кожаные подушки. Покачивается в такт ударам шунтированного сердца, думает о чём-то и не мигая разглядывает через стеклянную перегородку летящую навстречу дорогу.

primemundo, ufos, Taken on July 3, 2016
“Конкур им. Килгора Траута ( KTA ) проводится несколько лет 11 апреля каждого года в память Курта Воннегута
как конкурс литературных произведений написанных на заданную тему.
В 2014 году темой была сводящая скулы скукой “К нам прилетело НЛО”.
Страница KTA в Facebook

Иногда он рассеянно переводит глаза на серую панораму Москвы, почти без шума проматываемую за отмытыми до воздушной прозрачности стёклами, но наткнувшись на первый же рекламный щит моментально возвращается к своему обычному созерцанию через плечо водителя серой асфальтовой ленты.

Изредка чем-то выделившаяся деталь уличного пейзажа сбивает его с ритма покачиваний и вздохов, отвлекает на посторонние размышления. На минуту-две он становиться похож на свои официальные портреты, не глядя поднимает трубку встроенного в перегородку телефона, дважды нажимает на кнопку с цифрой “3”. Опережая свой приезд просит помощника подготовить коротенькую справку о только что промелькнувшем перед ним факте и опять неподвижно замирает, откинувшись на спинку заднего сиденья.

Низкий гудок автомобиля сопровождения коротко врзыкивает, заставляя спину невнимательного лихача покрыться гусиной кожей и поспешно искать место на только что покинутой транспортной полосе.

Сегодня «присутственный день» и непременно надо весь его провести в неуютном синем “кирпиче” на “Баумана”.

Его всегда немного раздражает почти ежедневный заезд со стороны трамвайной линии и короткий переход от автомобиля ко входу в здание. Раздражает зонтик охранника над головой, в любую погоду, бестолковая планировка скверика и стоянки перед зданием, голубые угловые будки охраны замыкающие решётку периметра с узким и длинным пешим проходом для обычных посетителей к нависающему “кирпичу”.

Он опять предвкушает всем телом отвратительное открытое загазованное пространство перед зданием Главного управления. Ощущение засасывает и отключает его от внешнего мира и собственных мыслей на несколько секунд.

И этих мгновений сегодня хватило чтобы пропустить пять-шесть тактов вызова телефона. Не расположенного прямо пред ним аппарата общей связи цвета слоновой кости, а другого, стального, в левом внутреннем кармане пиджака. Ещё не дойдя до сознания вибрация корпуса толкнула желудочки сердца, заставила сосуды затвердеть и пойти спазмами вен левой руки, ударить в локоть, подняться волной по яремной вене, остановить кровь в левой половине лица и только потом торкнуть в сознание. Правая рука первый раз промахнулась мимо кармана, потом исправилась, приняла на себя болезненную вибрацию стальной тушки телефона и по дороге к правому уху отщёлкнула большим пальцем полированный металл крышки.

— У аппарата. Доброе утро.

— Доброе… кому утро, кому — вечер. Э-э-э… Вижу ты ещё до работы не доехал.

— Да. Минут пятнадцать до места и через три минуты и я в кабинете.

— Знаю. Не торопись. Кх…

Отрывистые фразы. Отставка? Сердце подалось вниз, с намерением надёжно прилечь на подушки.

— Надо немедленно встретиться и поговорить… Э-э-э… С человеком.

— Выбрать сотрудника?

— Нет… Э-э-э… Сам поговори.

— С кем? Во сколько?

— Тебя к нему подвезут… Кх… Там и познакомишься.

— Мне что-то ещё надо знать?

— Как закончишь — сразу ко мне. Твоего секретаря предупредят… Э-э-э-э… Что ты приболел…

Короткие гудки.

Правая рука автоматически сунула телефон на место и опустилась на сиденье. Шофёр слегка наклонил голову вправо, чуть-чуть перекрыв головой проматывающуюся полосу дороги. Было не видно, но он, очевидно, снял левую руку с руля и приложил её к щеке, прижав средним и указательным пальцами гарнитуру в ухе. Через секунду автомобиль начал притормаживать, машина сопровождения ушла вперёд и её место занял точно такой же джип, вынырнувший с правой полосы.

Через несколько минут новая машина сопровождения включила левый поворот задолго до перекрестка, вылетела на пересечение дорог, заложила резкий вираж и помчалась по кольцевой, свернула по направлению к центру и запетляла по улочкам, заранее указывая направление мгновенным подмигиванием поворотников. Стекла дверей потемнели. Кто-то невидимый приказал водителю включить затемнение не только снаружи, но и для пассажира.

Руки продолжали расслабленно лежать на сиденье, а вот привычной серой ленты мыслей уже не было. Выбоины на улицах непривычного маршрута, притормаживания и неожиданные повороты сбивали на перебор вариантов причины срочного изменения планов. Отставка? Вряд ли. По положению необходимо и достаточно вызвать и поставить перед фактом. Арест? Очень похоже. Кто не без греха. Тогда предложение сразу заехать после разговора — не более чем маскировка. И самой большой глупостью было бы даже дёрнуться к трубке телефона и начать отдавать распоряжения.

“Знаю…”, — именно “знает”.

А если это действительно “разговор”? Если тот, с кем предстоит общаться, не может опуститься на ступеньку ниже его уровня?

Кто это может быть?

Серая лента мыслей вернулась. И он стал, как верстовые столбики, расставлять на ней тех, кто стоит у самого верха. Их оказалось пятеро. Медленно подкатываясь к каждому, он припоминал известные и не ставшие публичными факты, окружал их близкими людьми, повязанными делами партнёрами, противниками и и врагами. Когда фигура оставалась за спиной, она чем-то напоминала кокон, ниточки которого подматывают окружившие его пауки.

Первый… Второй… Третий… Четвёртая… Пя…

Последний раз подмигнув, их лоцман повернул направо и плавно въехал в заросший вязами двор ничем не примечательного грязно-желтого четырёхэтажного учреждения сталинской постройки среди переулков тихого центра.

Их ждали. Простенький автоматический шлагбаум поднялся, пропуская автомобили и тут же опустился. Стекла посветлели. Автомобиль остановился впритык к накрытому зелёным жестяным козырьком входу с коричневой металлической дверью и невзрачной синей табличкой. Джип охраны лихо заложил вираж, перекрыл своей тушей возможность случайным прохожим разглядеть номера машины и выходящего пассажира.

Двери оставались заблокированными. А вот стекло со стороны входа здания сползло вниз на три пальца. Из щели подуло весенней сыростью и просочились звуки жизни старых московских переулков: в воем полетел какой-то невидимый лихач, где-то орала музыка и строчил отбойный молоток.

Дверь учреждения слегка распахнулась. В неё боком протиснулся хрестоматийный вахтёр: седая запущенная шевелюра, серая мешковатая роба с накладными кармашками-клапанами, плохо пошитые брюки и черные военторговские ботинки. Геморройно подпрыгнул к машине и наклонившись к щели над стеклом неожиданным фальцетом потребовал в салон.

— Документы, пожалуйста!

Красные “корочки”, лежавшие в нагрудном кармане пиджака и покидавшие его за последние четыре года только при смене костюма, были развернуты и показаны в амбразуру обнаглевшему охраннику. С максимальной вежливостью, учитывающей волю направившего сюда лица.

— В руки, пожалуйста!

— Я…, — и он тут же осёкся, сложил книжицу и просунул в щель.

Вахтёр неловко перехватил удостоверение задубевшими пальцами огородника-любителя. Она выскользнула из рук со следами застарелого артрита, но в последний момент ему удалось согнуться в пояснице и неловко наклонившись подхватить её почти у самой земли. Охранник на мгновение исчез из поля зрения за обрезом автомобильного окна, но потом появился, держа обеими руками раскрытую книжку. Некоторое время он близоруко изучал записи, потом полез в карман мятых форменных брюк и достал дешевые очки в металлической оправе с облупленной позолотой и захватанными руками линзами.

— Свет включите, пожалуйста.

Щёлкнул выключатель. Охранник внимательно сличал лицо с фотографией на документе, переводя глаза вверх и вниз, поправляя очки и покачивая головой для лучшего обзора.

— Спасибо большое. Проходите.

Щёлкнула блокировка замка. Моментально выскочивший охранник машины сопровождения открыл дверцу, а другой -прикрыл выходящего большим чёрным зонтом. До двери было четыре шага и ноги были почему-то ватные. Вахтер успел проскочить бочком внутрь и прикрыть дверь. Сопровождающий перехватил ручку, но так же не стал распахивать её широко. Протискиваться пришлось не без некоторого труда и на выдохе.

Он ожидал увидеть обычный вахтерский домик-курятник с привязанными к нему журналами сдачи на “сигналку” и гвоздистой доской для ключей кабинетов. А там не было ничего.

Два на два метра. Абсолютная тишина. Тёмно-серые стены, гладкий шлифованный стальной прямоугольник двери, красный глазок сканера сетчатки. “КРК” — Кабинет Радости Клаустрофоба. Горло сжалось. Он незаметно выдохнул, вдохнул и сделал два коротких шага к внутренней двери.

Чтобы заглянуть в глазок сканера пришлось немного наклониться. После подсветки левый глаз ослеп и потерял способность видеть. Он замер, дожидаясь пока зрение придёт в норму, а из двери, на уровне живота, откинулась небольшая трёхгранная призма-полочка. На обращённой вверх грани светился овал с пиктограммой отпечатка пальца.

И тут он успокоился. За дверью его не ждет ничего лично страшного: ни отставка, ни арест, ни расстрел без суда и следствия.

Серьёзное: да.

И он без опаски приложил большой палец к очередному замку.

Из призмы выскочили и сомкнулись над пальцем два полукольца и тут же подушечку пронзила боль укола. Он даже не успел дёрнуться из капкана, непременно сломав фалангу, как сжимавшие его фиксаторы щёлкнув и с неуловимой глазом скоростью втянулись, освободив палец, вытолкнутый чем-то прямо в место укола. Продолжив инстинктивное движение он поднёс подушечку с зажатой указательным пальцем ранкой и увидел, что след иглы заклеен аккуратной прозрачной нашлёпкой.

Больше ничего не происходило.

Чуть меньше минуты он стоял перед дверью и ждал. Полотно скользнула вправо, полностью открыв проход. За дверью оказалось ярко освещенное квадратное помещение. Стена напротив двери была зеркальной, слева и справа — из черного полированного стекла. Дверь закрылась. На зеркале появился красный рисунок: поднявший руки вверх человек в пальто, над которым нарисована круговая стрелка. Он вытянул руки надо головой и не опуская рук несколько раз повернулся вокруг своей оси. С потолка в мелкую дырочку лицо обдувал лёгкий воздушный поток. На одном из кружений он заметил что рисунок погас, опустил руки и отдышался. Опять прошло некоторое время.

Наконец левая стеклянная стена стала прозрачной и он увидел коридор, заканчивающийся правым поворотом. На стекле, от топившей его ночной черноты осталась полупрозрачный указатель-стрелка “прямо и налево”, чётко видимый на фоне светлого коврового покрытия. Короткий зуммер и стенка с указателем отъехала вправо.

Воздух внутри здания если и пах чем-то, то это был запах никелированного металла.

Первый шаг дался с трудом. Он едва не подвернул лодыжку, не рассчитав мягкость ковра принявшего левую стопу. Звуки шагов полностью поглощались мягким сероватым ворсом и было как-то неловко за потрескивание затёкших суставов и звук дыхания, казавшихся чем-то неуместным и впервые за сотню лет оскорбившим эту тишину. Никаких видимых следов присутствия людей.

Коридор поворачивал направо, а стрелка спрятавшегося в стену указателя показывала прямо и налево. Он не торопясь шел мимо закрытых дверей — в полтора раза уменьшенных копий входной. Вот на эту указывала стрелка. Единственная у которой светился красный глазок сканера сетчатки. Он нагнулся и заглянул в камеру.

Дверь открылась без пробы крови. Маленький серый кабинет, черная стеклянная стена, к которой торцом приставлен стол, у стола — вращающийся стул на поворотной подпружиненной штанге-рычаге. Он скинул плащ на спинку стула, оттянул его и сел лицом к полированному непрозрачному стеклу. Скорее почувствовал, чем увидел краем глаза, как дверь скользнула на место, мягко ударился её уплотнитель и стена перед ним стала прозрачной.

Напротив него, на таком же точно стуле, за таким же столом сидел человек. Единственное отличие заключалось в том, что на столешнице его стола, на расстоянии 30 сантиметров друг от друга, были две параллельные выемки. Предплечья собеседники лежали в этих выемках и были зафиксированы у запястьев и локтей стальными скобами. Напротив его лица стена не потеряла полностью своей черноты. Стекло было расписано черным узором из перетекавших друг в друга и движущихся в разных направлениях геометрических фигур и линий. Инстинктивно желая рассмотреть лицо собеседника он чуть наклонился вправо, но узор моментально переместился вслед за его движением и перекрыл обзор. Через мельтешение пятен можно было рассмотреть только эмоции лица напротив, но уж никак не детали. Над его руками крутились два такие же мутные облачка.

— Добрый день.

Звук голоса чистый, как будто между ними нет стекла, но искажен и вряд его можно опознать. Он молчал и смотрел на прикованного. Нищие из толпы выхватывают слабовольного простака у которого можно выпросить подачку, гомосексуалисты по нюансам поведения безошибочно находят близкую ориентацию, даже если она скрыта за ворохом официальных регалий, а перед ним сидел депутат Государственной думы. Третий срок. Одутловатое лицо, рыхлый живот над ремнём, хорошая причёска немытой головы. Костюм, рубашка и галстук лоббиста, начавшего пару дет назад отложение в офшоре. Не хватает партийного значка и кольца-печатки.

— Добрый день!

— Добрый… У кого день, у кого утро.

— Я тут немного запутался, так что извините…

Опять повисло молчание. Но как, чёрт подери, они добиваются в этом стерильном боксе запаха народного избранника: сложной смеси хорошего табака и дешевых сигарет, вчерашнего перегара и каких-то морепродуктов, хорошего одеколона и жидкого мыла общественного туалета, волос дорогой секретарши и мокрой псины.

— Александр …

— Александрович, — он его перебил без церемоний. — Пусть будет так.

— Александр Александрович, разрешите представиться…

— Не надо. Я буду звать вас Сергей Сергеевич.

— Отлично, коллега.

— Э-э-э? — он удивлённо наклонил голову, намеренно стараясь обмануть пятно и опознать собеседника. Не удалось.

— Я прекрасно знаю положение о вашем Комитете и поверьте мне, пока на слово, по табелю о ранге я чуть ниже вас.

Игра насторожила. Тот, кто сидел за стеклом знал его больше, чем хотелось и неизвестно как глубоко.

— Хорошо… коллега. Мне сообщили, Сергей Сергеевич, что вы хотите со мной обсудить важный вопрос.

— Да, да. Вы же понимаете, что лицо, представившее меня, уверено в серьезности моего вопроса?

— Иначе нам бы не устроили эту встречу.

— Если вас смущают мои руки, то это принятая процедура и я сам на ней бы настаивал. Мало того, этот учреждение оборудовано по чертежам наших инженеров и частично из привезенных нашей стороной материалов.

— Пока мне в это сложно поверить.

— Вы видели записи падения Челябинского метеорита?

— Видел, — Александр Александрович поморщился, вспомнив головную боль своих сотрудников, которым пришлось несколько недель разбираться с потоком жалоб, обращений и кляуз.

— И уж точно знаете о “тепловых ловушках” — ракетах, выпускаемых при посадке транспортными самолётами чтобы их не сбили из ПЗРК аборигены?

— Да, — он ни на минуту не допускал, что с ним разговаривает сумасшедший, не тот случай и не тот приказ. А вот обстановка. Не аварийная. Возраст брал своё — успокоить волнение можно только выиграв время встречными вопросами.

— Я понимаю, на что вы намекаете. Можете не продолжать. Если мы разговариваем, у вас есть все основания дальше не объяснять, как вы сюда попали. Я понимаю, мне надо задать вопрос: “Зачем?”

— “Зачем… Зачем…”, — так по казённой надобности. Командировка по профилю, коллега.

— Могу чем-то помочь?

— В том-то и дело. Официальных договоров у нас нет…

— Точно?

— Точно, точно… А вот одного нашего гражданина надо у вас забрать.

— Так и берите. Я слышал — это запросто.

— Врут.

— Всё?

— Ну не всё. До 33 года прошлого века точно было, а вот позже — ни-ни. Только массовые и индивидуальные психозы. Так сказать “по мотивам”. Коллективное бессознательное.

— Thule-Gesellschaft? Ahnenerbe?

— Чувствуется знание языка, — Сергей Сергеевич по-депутатски схохотнул-всхрюкнул.

— Приходится соответствовать, а то знаете, “Ин май харт” проходит. Даже за столом могут пошутить, а вот если вдруг по-немецки…

— В общем, где-то так. Очень глубоко рыли, особенно в Гималаях. Рерихов Блаватской их за ногу!

— Заложники? — надо ещё потянуть.

— Тогда — договорились.

— Неважно. Без фамилий, опишите человечка. Раз ко мне вопрос — значит он на виду. А разговор наш — не официальный.

— Вот вы — человек в годах, гладко выбритый, но я — …

— Депутат…

— Вы настоящие лекции читали, в госуниверситете, за копеечку…

— Понял.

— Точно? Подтвердите.

— Меня назначает, а он недавно выбраться хотел туда, куда, как и меня, скоро назначать будет.

— Может “будут”?

— Нет, я не ошибся. “Будет”.

— Верно. Тот, кого ищу.

— А что его искать? Он на виду. Один такой, как в попе — дырочка. Из этих, с кем “договорились” после 33-го?

— Нет. Наш, коренной.

— А как же мама? Тоже не пальцем деланная.

— Она — “не пальцем”. Но вашим. А вот насчёт него большие сомнения. Знаете, надел мундирчик — и совсем другой человек.

— То есть?

— Видимость. Нежить.

— Ой ли?

— В том-то и дело. У нас ведь тоже период: либеральная мысль одним глазом дремлет а другим — гадит. Его так просто не возьмёшь. По всем официальным данным тут, у вас, никого из наших нет. Заповедник. Каждые тридцать секунд проверяем. Но дистанционно. Это раньше модно было сюда бежать и старые сканеры не брали, если в пещере или под медной крышей. А чуть вышел в чисто поле — “пжалте бриться!” Вся операция секунд на тридцать, и в свидетелях коровы да кликуши. Контрольный щуп в жопу, извлечённое — на допрос, костюм — на вешалку… то есть “в чисто поле”, обратно, пастись.

— А мне что? Вызвать к себе и шапочку из фольги с головы сбить?

— У вас же есть на него материалы?

— Есть.

— Надо в “трюм”. Официально. Суток на пять-шесть. Привести сюда. Над нами — слепая зона. Мы её постепенно, за полгода, от миллиметрового луча до восьмисот квадратных метров расшарили. Никто даже не знает, что я не в отпуске, а здесь сижу. Мы же Челябинским метеоритом не от ваших пукалок прикрывались.

— А почему именно он у вас на карандаше?

— Так сложилось. Больше ему некуда бежать. Сканер не берёт. А вот улики и дедукция сошлись на нём. Для того, что он сделал у вас не то чтобы статьи, названия нет, но спустить ему это с рук нельзя. К тому же надо всё отыграть назад, иначе административных последствий не отгребу.

— Усыпить?

— Можно и так. Если мы не ошибаемся, то для него это будет как костюм нафталином пересыпать. Противно, но вылезти из него без посторонней помощи он не может.

— Щуп?

— Не знаю, не знаю… Раз он сумел так спрятаться, то пять-шесть дней я прошу может с запасом, а может — впритык. Нам не удалось пока создать технологию таких глубоких пряток. Придётся серьёзно в нём поковырять.

— А тут как? — Александр Иванович осторожно поставил левую руку на локоть и неопределённо покрутил пальцем рядом с ухом по кругу.

— Извините? А-а-а, понял. Нет, конечно, нет. Отношений как таковых — нет, но здание строилось хоть и пятьдесят на пятьдесят, но под нашим контролем. Дипломатическая неприкосновенность, дипломатическая почта и ни какой прослушки. Ваши либералы тут недавно считали, сколько чёрной икры на территорию Сочи можно намазать. Так половина слоя — здесь! — Сергей Сергеевич затряс в смехе фалдочками.

— Вы же знаете, я тут для консультации, тем более, что решение принято как только началось строительство этого учреждения.

— Несомненно.

— И вашему ведомству надо наладить с нами отношения в плоскости законности и правопорядка.

— Безусловно.

— Со своей стороны я гарантирую честный и не предвзятый анализ нашего разговора поручившему мне это обсуждение лицу.

— Я надеюсь.

— Полагаю, наша встреча на сегодня окончена?

— Пожалуй. Не имею возможности пожать вам руку, как это принято у вас и прошу прощения за несоблюдение этого ритуала.

— Я тоже.

Дверь с мягким чавканьем отползла в нишу. Он встал. Отодвинул сиденье, прощаясь слегка кивнул головой, прихватил плащ и вышел в коридор. Дверь отсекла облачко депутатского аромата и серо-белый переход не казался уже таким пустынным и стерильным.

“Везде наши депутаты нагадят. Хоть в Хургаде, хоть на Луне”, — подумал он и двинулся к выходу.

Внешняя дверь открылась так же, не больше чем на четверть. Он протиснулся во двор, глубоко выдохнув и втянув живот, как и на входе. Охрана уже ждала, прикрыла и проводила к предупредительно распахнутой дверце автомобиля. Машина сопровождения развернулась и медленно выплыла на межквартальную дорогу. Проезжая вдоль выборочно обвешанного разномастными кондиционерами фасада он, не поворачивая головы, вгляделся в проплывающие мимо окна первого и второго этажей. Обычные окна. Кое где закрытые жалюзи, пред которыми торчали листья обычной московской офисной ботвы, стопки скоросшивателей, спрятанные от посетителей электрические чайники. Там, где жалюзи были раздернуты или подняты видно обычные офисные мониторы, на впритык поставленных столах, подвесные потолки и квадратами люминесцентных ламп, застеклённые шкафы с поставленными на них коробками из под офисной техники. В паре окон второго этажа мелькнули чьи-то смутные силуэты. Окна автомобиля плавно начали темнеть.

Машину качнуло положенным на въезде во двор “лежачем полицейском” и она набирая скорость помчалась, за автомобилем сопровождения.

Он приподнял с подушки сиденья левую руку и глянул на циферблат застёгнутых “по-имперски” наручных часов. Они не шли. Не удивившись, он крутанул несколько раз заводную головку. На встроенном телефоне госсвязи часов не было, а доставать из внутреннего кармана телефон очень не хотелось. Он нажал на кнопку, опускающую переборку между ним и водителем.

— Серёжа! Скажи точное время.

— Шестнадцать минут первого!

— Спасибо, — и поднял стекло перегородки.

Почти три часа.

И это — не Серёжа, возивший его на протяжении последних шести лет. Куда делся он, водитель и охрана из заменённой машины сопровождения лучше не думать и не вспоминать.

Точно известно куда его везут. Судя по ориентирам и предобеденному времени, на месте они будут через час двадцать, час тридцать. Ещё минут двадцать пешком, через проходную. Минут пять ожидание в приёмной, хотя этого времени может и не быть. Дело не терпящее отлагательств. Минуты три доклад, пять-десять минут обсуждение. Пятнадцать-двадцать минут быстрым шагом обратно, к автомобилю. Час-пятнадцать до рабочего кабинета.

От трёх с четвертью до трёх с половиной часов на обдумывание и планирование. Что говорить на встрече он уже решил: документы есть, фигуранта дёрнут послезавтра, в понедельник, прямо с рабочего места. Найдём за выходные кого-нибудь, посидит за него в Лефоровской одиночке недельку, на выходе спишем, если вернут настоящего в рабочем состоянии. Если в нерабочем — сядет писать мемуары, лет на семь-восемь.

Главное — чтобы никто не начал дёргаться по дороге. Один минус: довериться некому. Можно сотню лет менять костюмы, а так и не встретить того, кто со щупом поможет при переодевании. Кто посвободнее, тому можно вокруг Женевского озера тусить, сидеть днями в скучнейших мерзейших бернских уличных кафе и грезить о соплеменниках. Но и там всё хуже и хуже: после договора с нацистами ботва краем уха впитала миф о надёжности нейтральных швейцарских банков и потащила туда всякий хлам, заваливая полезную площадь банковских хранилищ, отнимая время у персонала, площади и средства — у по настоящему ценных вещей. Он усмехнулся, представив лицо настоящего человека краем глаза заглянувшего в “настоящий” банковский подвал.

Слава Великому Портному Тесле, избавил от сканирования, без медных крыш, катакомб и шапочек из фольги. Хорошо, что есть ученик Великого Потного, уже 80 лет шьющий костюмы по мерке, штопающий дыры и подшивающий по мере роста, невзирая на вид.

Вот щуп придётся использовать свой. Временный контейнер он найдёт. Вот, хотя бы помощник. Недельку другую побудет в отпуске, пока депутата бестолку потрошат. Зато будет человечек, которому можно некоторое время доверять. Главное — недолго и без карьерного роста: тут девочек из пансиона нет, никто не знает кто прячется, откуда и как он выглядит на самом деле и по каждому плачет самое страшное на исторической родине.

Пока порто-франко, и не надо дать им возможность научиться дистанционному сканированию.

Второй, после 33-го, серьёзный инцидент.

Решение принято, лента асфальта привычно скользит под колёсами, руки лежат вдоль туловища, шунтированное сердце бьётся ровно. Можно на час двадцать оставить всё в покое, вернуться к настоящему, расслабить ложноножки и ощутить присоски, опустить занавески и перейти в привычный радужный спектр восприятия.

Часть из-компаний пока не включённых в корпоративные тренды, проще отслеживать в Twitter, а не по их официальным сайтам. Поэтому думая о собственном приложении надо прежде всего создать его «чик-чирик!»-аккаунт и подключить к нему технологический стек. Сейчас проверю.

Фил 1+история 3
Рита 2 4

Yunmee Kyong, Bedford ave, new york
Taken on February 27, 2008

Слушайте

Читайте

Фил

Рита встала с кровати и почему-то прямо в пижаме пошла на кухню. Я спиной чувствовал, что происходит что- то необычное. Потом я задумался на тем, как надо было стоять подросткам, чтобы создать именно этот причудливый узор окурков на чёрном от растаявшего снега асфальте. Я уже почти представил, как они стоят, переговариваются плюют на землю и тянут пиво из бутылок в скрученных спиралью бумажных пакетах, как моё внимание отвлёк грохот, доносящийся с кухни. Я ещё не различал проклятий, которые выкрикивала Рита, но по приближающимся звукам я понял, что именно я породил эту бурю гнева. Рита ворвалась в спальню как разъярённая фурия. У неё в руке был молоток для отбивания мяса. Признаться, я даже не подозревал, что у нас есть такая экзотическая кухонная утварь.

— Фил, где кусок мяса, который я вчера положила в холодильник?! Где этот чёртов кусок мяса!!! Отвечай мне немедленно!!! Я! Хочу! Кусок! Мяса!

— Какой «кусок мяса», Рита? Если ты его покупала — возьми его в холодильнике! Ты же знаешь — я абсолютно не умею готовить и на завтрак мне вполне достаточно кофе и тостов с джемом. Успокойся. Может ты забыла его в магазине?

— Не делай из меня идиотку! — Рита ударяла воздух перед собой деревянным молотком для отбивных, каждым ударом подчёркивая ритм своей истерики. — Я купила два куска мяса и собиралась поджарить их на завтрак! Мне на-до-е-ли твои тосты! Я хочу мяса, и я буду есть мясо на завтрак, куда бы ты его не спрятал!

— Хорошо, тебе надоели тосты, не расстраивайся, сходи в «Арку», у них, кажется, есть ветчина...

— Я не хочу ветчины, идиот! Я хочу мяса!!! Которое я поджарю на сковородке у себя на кухне! А свои тосты можешь засунуть себе в задницу! Вместе с Бивесом и Батхедом!

Она подскочила к кровати и начала крушить молотком будильник. Я стоял и бормотал «Рита, успокойся... Я прошу тебя... Рита...» Вокруг неё летели осколки будильника, настольной лампы, стакана, пузырька с «прозаком». Когда на тумбочке кончились бьющиеся предметы она пару раз долбанула молотком по книге, которую я читал, швырнула молоток в фальшивый камин, стараясь попасть им в нашу свадебную фотографию, потом закрыла лицо руками и рыдая ничком повалилась на кровать. Её сотрясал плач, волосы разметались по подушке. Я не знал что делать. Осторожно подошёл к ней, потрогал за колышущееся плечо, но моё прикосновение не успокоило, а усилило её рыдания. Я присел на кровать и стал гладить её по спине и голове. Постепенно плач утих и перешёл в горестные всхлипывания. Я сбегал на кухню и принёс стакан воды. К моему приходу Рита уже сидела на кровати и подперев руками подбородок покачивалась в такт одной ей слышимой мелодии.

— Рита, выпей воды. — Я поднёс стакан к её губам. — Хочешь, я схожу за мясом, — от того, что я представил себе этот поход, меня передёрнуло, как передёргивает от резкого холодного порыва ветра.

Стакан стучал о зубы пьющей Риты.

— Зачем… ты… спрятал… мясо? — она выдавливала слова вглядываясь только ей видимую точку в пространстве за моей спиной произнесла она.

— Рита, клянусь Богом, я не видел и не брал этого мяса.

— Не ври! — Она опять расплакалась, но уже тише. — Я принесла вчера кусок говядины и положила на нижнюю полку холодильника. Теперь там его нет.

— Рита, может ты что-то перепутала? Ты много работаешь — вот и приснилось, что купила мясо. Мы никогда не покупали мясо, мы всегда ходили в ресторан. — Я вспомнил, что мы не были ни в одном ресторане уже лет восемь.

Рита перевела взгляд с невидимой точки на меня. Она смотрела куда-то вглубь прошлого меня покрасневшими и опухшими от слёз глазами. Очевидно она, как и я, вспомнила, как давно мы не ходили никуда вместе.

— Мы не ходим в ресторан почти десять лет. И ты это прекрасно знаешь...

— А хочешь, пойдём в ресторан прямо сейчас?

— Какой ресторан утром!?.. И я не идиотка, и точно помню, что купила мясо! — Она замерла. Её поразила какая-то мысль. — И я тебе это докажу! У меня есть чек из мясной лавки!

Она кинулась в прихожую, что-то опрокинула по дороге и через несколько секунд вернулась со своей сумочкой.

Вывернув её прямо на постель, Рита ладошкой разровняла горку высыпавшихся на одеяло мелочей: ключей, скидочных карт, авторучек, косметических принадлежностей, перемешанных с прочим женским дрязгом.

Она выхватывала из раскиданного по одеялу поля чеки, подносила их близко к глазам, читала шевеля губами и раздражённо бросала на пол. Я увидел валяющиеся на полу очки, в которых она читала перед сном, но не решился предложить их ей. Я заметил в разбросанных по кровати безделушках полупустую пачку сигарет и зажигалку. Я всегда запрещал ей курить. Она перехватила мой взгляд — сигареты и зажигалка демонстративно полетели вслед за чеками. Я отвёл глаза и уставился на валяющиеся на полу бумажки. Из свесившейся ступни Риты на пол капала кровь — когда она бежала за сумочкой порезала ногу об осколки.

— Рита, — позвал я.

— Что ещё!? — едва сдерживая себя она оторвалась от очередного чека. Я глазами указал на кровоточащую ногу.

— Отвяжись... — Она швырнула на пол проверенную бумажку и опять зашарила руками по кровати, расшвыривая содержимое сумочки. Но чеки кончились.

— Потеряла! Но я докажу. Я ведь платила по карточке? Да, я всегда плачу по карточке. — Рита выхватила из кошелька кредитку. — Сейчас мне точно скажут, где и когда я вчера покупала мясо!

Она кинулась к разбитому ночному столику, но телефона там не оказалось. Рита упала на кровать и стала шарить руками за прикроватной тумбочкой и под кроватью, куда от ударов бучарды улетела база телефона. Она на ощупь нажала на кнопку поиска и откуда-то из глубины квартиры раздался зуммер потерянной трубки. Зажав карточку в руке она на рванулась из спальни, опять что-то опрокинула и через минуту появилась на пороге из полумрака коридора, на ходу разглядывая номер сервисной службы банка на кредитке и одновременно набирая его на телефонной клавиатуре. Её пальцы срываются, попадают не на те цифры, она чертыхается, сбрасывает неверно набранный номер и глубоко дышит, стараясь успокоиться.

Наконец на том конце провода ответили. Она остановилась лицом к лицу с мной.
Я вижу, как тихонько колышутся её волосы, чувствую её утренний запах и исходящую волну плохо сдерживаемой ненависти. Я её немного боюсь и понимаю — если что-то произойдёт: ей грубо ответят или, может, я слишком резко, на её взгляд, попытаюсь дотронуться до неё рукой, телефон полетит в меня, а она кинется и будет царапать меня и рвать на мне волосы.

Она тоже это чувствует и старается не смотреть на меня, а разглядывает кусочек синего пластика с голографическим голубем. Все больше раздражаясь и отводя взгляд от меня, она слушает инструкции голосового меню, нажимает на необходимые кнопки и чертыхается: «Я знаю, что вы все записываете! Ну и пишите — член всем вам в глотку! Потом послушаете, если не задохнетесь и выживите! На хер мне ваши депозитные программы... Я просто хочу услышать, еб вашу мать, что я вчера купила в лавке кусок долбанного мяса, который у меня спер мой муж и потом швырнуть ему телефон в его тупое небритое рыло! Давайте вашего добанного оператора!... Ах мой звонок „важен для вас“, блядские потроха и по этом мне надо ждать три минуты! Да заткните вашего гребаного Моцарта!!! Дебилы! Смените пластинку, или просто дайте мне послушать тишину!!! Одна минута! За эту минуту я успею сказать вам, что у вас самый мудацкий банк в Нью-Йорке, у которого директор — конченный мудак... Извините... Это у нас громко включён „Бивес и Батхед“. Прошу вас... Пожалуйста... Мне очень срочно нужна информация по моему счету. Сейчас, сейчас... Номер карточки ... — Рита старательно, по цифрам, произносит номер карточки и трясёт головой, подтверждая энергичными кивками повторяемые оператором цифры. — Кодовое слово? Э... Подождите, сейчас, сейчас... Я давно не получала справку... Сейчас... „Эмолексия“. Что? Нет, „И“... Это вам кажется что такого слова не бывает! Извините... Извините, нервы... Сколько на карточке? Так... А вчерашние платежи? Можно получить места в которых сделаны покупки? Только номера терминалов? А адреса магазинов? Это не входит в набор услуг? Пожалуйста! Я вас очень прошу! Нет, карточку блокировать не надо... У меня её взял... ребёнок... и я хочу точно знать, где и что он покупал вчера... Нет... Нет... Это не то... Всё? Спасибо». Рита кидает трубку и карточку на заваленную содержимым сумки кровать и закрывает лицо правой рукой. Пальцы, прикрывающие глаза, расходятся и Рита теперь смотрит на карточку через их решетку. В тишине я слышу, как в трубке несколько секунд бъётся зуммер отбоя.

Она отрывает взгляд от синего прямоугольника кредитки, валяющейся на смятой белой простыне и смотрит на меня. Ненависти нет — только растерянность. Её начинает трясти, я подсаживаюсь на кровать и кладу ей руку на холодное предплечье. Она тычется лицом мне в грудь. Я обнимаю её за плечи и начинаю поглаживать вздрагивающую в плаче спину. — Не надо, Рита... Это был сон. Мне тоже иногда сниться сон про... про... — я хочу рассказать ей о последнем дне в Панксатоне, но вспоминаю, что она с некоторый пор ненавидит этот городок. — И мне кажется, что нет его реальнее. Хочешь, пойдём в ресторан? Или я немного приберусь и схожу за мясом?

Я отворачиваю одеяло, сваливаю содержимое сумочки Рита на край кровати укладываю её и накрываю плачущую и трясущуюся как от холода Риту одеялом. Она всхлипывает.

Я вытираю её мокрое от слез лицо кончиком одеяла, подтыкаю его поплотнее и иду за мусорным пакетом и пластырем для порезанной ноги.

Некоторое время я вожусь с её пяткой, из которой торчит осколок стакана, с трудом вытягивая его срывающимся со стекла пинцетом из маникюрного набора. Полчаса я собираю осколки и рассыпавшиеся таблетки, смываю пятна крови, очищаю пол пылесосом и протираю тумбочку. Рита лежит, смотрит в потолок и молчит.

Потом я одеваюсь, накидываю пальто и захожу спросить, где она брала мясо. Она машет рукой в сторону окна.

— У тебя есть деньги?

— Вроде есть.

— Подожди, у меня в кошельке немного наличных — возьми. Вдруг ты опять всё спустил на телефон и интернет.

— Я ...

— Бери, бери...

Фил 1+история 3
Рита 2

Huai-Chun Hsu, A Internet cafe in Times Square.
Taken on August 13, 2006

Слушайте

Читайте

Рита

И этот дурацкий сон.

За окном все та же зимняя мерзость в которой мне предстоит ковыряться полдня. Еще один день у которого нет никакой иной цели кроме как получить немного денег для оплаты этой квартиры, погашения долгов по кредитным карточкам и одинокого вечера в кофейне, весь смысл которого в пончике с шоколадным кремом и кофе приготовленном не мной, а автоматом. Пусть автомат готовит дрянной кофе, но он мне нравиться именно по той причине, что его готовлю не я. Прошли те времена, когда я могла позволить себе сидеть в кафе после эфира и болтать с друзьями о чем придется. Мне стыдно, что я торгую этой дрянью. Я больше не могу смотреть на Фила.

А если я встану и скажу Филу что сегодня последний день, когда мы будем вместе? Фил опять беспомощно опустит плечи и потянется за очередной таблеткой — заесть происходящее. Или спрятаться за ней как анимационная черепаха выпрыгнувшая из панциря прячется за опустевшим домиком как за щитом. Фил как обычно стоит у окна и изучает улицу. Сейчас он повернется и скажет: “Новый день”. Я смотрю поверх его плеча в затянутое низкими облаками небо и пытаюсь найти хотя бы один аргумент за то, чтобы остаться с ним. Но мысленный экран передо мной пуст и сер.

Это не тот Фил, которого я полюбила в Панксатоне. Теперь он похож на моих старых знакомых с которыми я иногда сталкиваюсь на улице. Те, кто постоянно маячит на экране ни когда не ходит по улицам, а те, кто не маячит — скользит по ним как тень, стараясь не попасться на глаза такому же как он неудачнику. Мгновенное узнавание, спазм и острая боль в висках, в обмен на осознание того, что ни я, ни они так и не сделали карьеры. И мы не встречаемся, потому что тот, кто заметил другого первым, первым-же переходит на другую строну улицы, сделает вид, что рассматривает витрины подвернувшегося магазина или бросается к газетному автомату, чтобы вытащить газету и сделать вид что поглощен изучением никому не нужного рекламного хлама, и которую тотчас выбросит в ближайшую урну.

Мы невидимки в этом городе.

Мысль о том, что мне целый час придётся иметь дело с одним из «невидимок» заводит меня, как никчёмный разговор о карьере или политике. У меня начинает болеть желудок и низ живота. Я откидываю подушку. Как ему не надоело слушать одну и ту же мелодию и говорить одни и те же слова? Как ему не надоело надевать одну и ту же пижаму, пить по утрам один и тот же сорт кофе, есть одни и те же тосты с одним и тем же сортом желе?

Ну да ничего! Сегодня тебя ждет небольшой сюрприз, говнюк-невидимка! Вечером я принесла два больших куска мяса, потихоньку прошла на кухню и положила их в холодильник. Сейчас пойду к плите и пожарю две отбивных.

Пусть я их испорчу, но вчера я не зря сидела именно в интернет-кафе. У меня как раз есть всё, чтобы испортить эти два куска мяса с шиком: сковородка, которой я не пользовалась со времён медового месяца, деревянный молоток и соль и перец. Что-то я забыла... Масло, специи, панировочные сухари и картофель на гарнир. А наплевать! Я испорчу эти два куска мяса, но я больше не буду есть на завтрак эти гренки с джемом.

Не буду!

Фил 1+история
Рита 2

Gigiadev, Walking in New York, Taken on May 3, 2008

Слушайте

Читайте

Фил

Шестнадцать лет.

Дни мелькали, как спицы велосипеда. Первые два года это казалось восхитительным и забавным. Они были похожи на первые два дня с новым калейдоскопом, подаренным мне отцом на пятый день рождения.

Наступил третий день, когда яркое сияние показалось невыносимо однообразным в своей случайности, я отвлёкся и впервые услышал, как пересыпаются стекляшки отражаясь в ограничивающей их фальшивой действительности.

Мне вдруг стало нестерпимо скучно. Два дня я делал вид, что мне очень интересно. А потом я подложил картонную трубку под заднее колесо отцовского «шеви» и когда он меня поцеловал и сдавая задним ходом с хрустом раздавил её, я сделал вид что мне страшно жалко трубку, расписанную шатрами цирка, клоунами и собачками. Я даже заплакал. И это была моя первая ложь. Так случилось и с новым, линейным миром. Чем больше было новых дней, тем страшнее становилась линия смены дат. Я помню этот моментальный приступ депрессии до секунд: чуть меньше часа, серый, неприятный, глубокий, полный утробных звуков. Я сидел на уличной скамейке, а окружающий мир сжимался, мял и ломал меня физически. Я испугался, закрыл глаза, ладони автоматически прикрыли горло: я боялся что меня задушит наваливающаяся на меня действительность.

А когда я их открыл — всё изменилось. Перед тем как пойти домой я ещё час просидел прижав ладони к лавке и привыкая к своему новому состоянию. Любое движение давалось мне с трудом, как будто я проталкивался сквозь тягучую и клейкую головку цветка мухоловки. Реальность распалась на сотни тысяч случайно спутанных волосков, каждый из которых извивался передо мной змеёй на голове Медузы Горгоны. Как зачарованный я смотрел на новый день и замирал как кролик пол его тысячеглазым леденящим взглядом вероятности событий и исходов.

Мне редко удавалось угадывать, какой волос на голове окажется подлинным, а какой — просто плодом моего испуганного воображения.

После этого приступа жизнь превратилась в стоящего за углом грабителя с занесённой для удара дубиной. Он всегда готов опустить её на мою голову. Я уже больше не мог представить как исправить в реальности то, что я натворил в предыдущем дне. Лучше не делать ничего. Я стал похож на гусеницу, которая пытается понять в каком положении находиться каждая из её ног. Очевидно это было заметно со стороны. Несколько ограблений — я открывал двери не тем, кто мне представлялся. Я постоянно забывал в магазине свой бумажник, кредитную карточку или покупки. И это нельзя исправить просто зайдя в тот же час в тот же магазинчик.

Мне нужен был прошлый день и не нужен сегодняшний.

Фил 1+история 3
Рита 2

Georg Sedlmeir, «42»,
Taken on March 11, 2010, Punxsutawney, Jefferson County, Pennsylvania

Слушайте

Читайте

Рита

Опять эта музыка!... о Боже! Может хоть что-то измениться? Пять последних лет просыпаюсь под неизменных Шер, Бивеса и Батхеда и больше не могу переносить этого противоестественного вопля. Он даже не их поклонник — я ни разу не видела чтобы он смотрел это давно умершее шоу. Только эта песня — она как плевок на подушку!
Предвестник плохого настроения, а мне надо улыбаться и разговаривать с этим стадом сумасшедших баб, которые пытаются разбогатеть продавая таким же как они дурам эту идиотскую косметику.

Я такая же.

О Боже, Боже, Боже! Какая я была дура, восемь лет назад решив, что причуды Фила — это всего лишь мелкие, безобидные шалости на фоне ностальгии по друзьям из давно забытого городка, где главный промысел — каждую весну выковыривать из норы тупое жирное животное.

Сначала всё было просто и даже мило: “Бла-бла-бла... Я сегодня звонил Тому... Ну тому Тому у которого скобяная лавка на пресечении Роуз и Эльм стрит... Просто спросил: “Как дела?” Ты представляешь — у его дочери пневмония и никто не может дать ему хороший совет...”, — и еще четыре часа рассказа о том, какие случаи пневмонии они обсуждали с Томом, как предсказывали будущее его дочки, как рассуждали о видах на продажу кондитерской, что напротив скобяной лавки Тома и внезапное изменение меню в каком-то придорожном заведении, связанное с тем, что матушка Эмм приболела и упустила из виду что её невестка «из Канады, где не умеют готовить», и каким чудесным могло быть меню, если бы её сын взял в жёны, как планировала его мамаша, «хорошую девушку из Айовы», всего лишь случайно перепихнувшуюся с его сыном на заднем сидении грузовичка, но успевшую молниеносно полюбиться старушке Эмм.

А потом все пошло напрекосяк.

От звонков всем жителям Панксатона он перешёл ежедневному живейшему участию в их судьбе . Пару месяцев это веселило. Честно. Но счета за телефон постепенно приобретали астрономические размеры, Фил все реже стал ходить на работу и все больше — сидеть в своем кабинете рисуя схемы взаимоотношений жителей городка и их многочисленных родственников. Потом он начал на неделю-полторы внезапно исчезать и привозить чемоданами блокноты, разрисованные все новыми и новыми связями Панксатонских фермеров между собой и остальным внешним миром. Он часами их разглядывал и обсуждал с кем-то по телефону тонкости обстоятельств их личной и общественной жизни.

И эти таблетки на ночном столике. Они размножались, как корабельные крысы, их становиться всё больше и больше. Какой смысл принимать таблетки, если с каждым годом я замечаю, как он всё реже и реже покидает собственный кабинет, а основные расходы — это интернет и всё новые и новые пузырьки и облатки.