Фил 1+история 3 5
Рита 2 4

John St John, Roasted Cauliflower.
Dickson’s Farmstand Meats, Chelsea Market, Meatpacking District, New York City.
Taken on April 30, 2015

Слушайте

Читайте

Рита

Шаги по коридору. За Филом закрывается дверь. Я слышу щелчок замка, дребезжание покачивающейся цепочки и в квартире на время наступает тишина.
Я переворачиваюсь и лежу под одеялом ничком, ладони под грудью, уткнувшись подбородком в подушку и уставившись в спинку кровати. Постепенно начинаю слышать то, что происходит за окном и в соседних квартирах. Шорохи, негромкое постукивание каблуков, что-то падает на пол в верхней квартире. У меня холодные ноги и я поджимаю их чтобы хоть немного согреть. Пятка заклеенная пластырем болит и мне становиться до слез жалко себя. Я снова начинаю плакать. Я вцепляюсь зубами в подушку и закусываю её что есть сил. Слёзы текут по щекам, холодят нос, стекают на подушку. Я облизываю языком мокрые соленые губы, ложусь на бок и закрываю глаза.

Мне снится Фил, который делает из снега мою скульптуру в Панксатоне. Я точно так же закрывала лицо руками в шерстяных перчатках, пахнувших талым снегом и сливочными вафлями, но, почему-то в моей душе вместо тогдашнего радостного ожидания был то ли страх, то ли смятение, как в приемной у врача. Фил закончил скульптуру и повернул её ко мне. Это была я. Но не я тогдашняя, а я сегодняшняя. Я разглядывала себя и краем глаза видела тонкое отвращение на лице Фила. О стоит, греет озябшие в снегу ладони, глубоко засунув их в карманы пальто и смотрит на меня, взглядом, который я ловила у мужей покупательницы, случайно заглянувших на наше собрание и заставших, как кто-то из нас убеждает его жену потерявшую форму и давно не вызывающую у него никаких плотских чувств, приобрести косметику.

Муж заранее смирился с тем, что она потратит деньги и готов терпеть её странную причуду исключительно потому, что она будет реже бывать дома и отвлекать его от телевизора, газеты и пива. Я “тогдашняя”, смотрела на себя “сегодняшнюю”, а Фил не вынимая руки из карманов развел их в стороны, отчего стал похож на большую бабочку-шелкопряда, как бы говоря: “Что я могу поделать — это жизнь”, — молча повернулся ко мне спиной и пошел от меня по черной улице, блестящей под фонарями льдом наката.

А я осталась мерзнуть.

“Мисс ... Мисс ...”, — сквозь мой холодный сон прорвался чужой голос, которого уж ни как не должно было быть в нашей квартире. Кто-то трогал меня за плечо и от руки пахло мокрой шерстью и машинным маслом.

— Что случилось? — В моей голове ещё клубился холод Панксатона и я ни как не могла понять, что делает полицейский в моей спальне. — Как вы сюда попали?!

— Извините, мисс ..., — полицейский выглядел смущенным и расстроенным, — присядьте, пожалуйста. Мы не могли ни дозвониться до вас, вы не открывали дверь... Мы были вынуждены воспользоваться ключами консьержки...

Я подернула одеяло на себя и села в кровати, больно ударившись порезанной пяткой о пол. Пластырь сбился и повис на пятке окровавленной тряпицей. И я, и полицейский секунду смотрели на него. Нехорошее предчувствие поднималось по спине, от копчика к затылку.

— Вы о чем-то хотите у меня спросить? Что-то с Филом?

— Да, мэм. На него напали.

— Он в больнице? — Это была последняя надежда и я зацепилась за неё как за соломинку.

— Нет, мэм.

— А где он?

— Мэм, вам надо проехать и опознать тело...

Я очнулась только в пять часов вечера.

Я стояла на крыльце полицейского управления.

Я не помню дороги. Совершенно не помню как туда попала. Сначала был какой-то ворох бумаг, я что-то подписывала, а пред глазами у меня стояли слипшиеся от крови волосы Фила и висящий над металлическим столом полицейского морга микрофон, который мне почему-то хотелось взять в руку и долго-долго говорить в него гадости, ругаться и выть.

Помню, как сидела на пластиковом стуле в коридоре и просто смотрела на проходящих и пробегающих мимо меня людей с серыми сияющими пятнами вместо лиц. Кто-то кого-то вел, кто-то весело перебрасывался словами, которые я слышала как покручиваемую задом наперёд магнитофонную запись. Некоторые останавливаются напротив меня, что-то спрашивают и пытаются указать мне где надо сидеть.

Я помню только одно лицо: белокурая девушка, с волосами стянутыми в плотный пучок, и акцентом, в котором я не понимал не слова, принесла мне стакан воды, подняла и положила на стоящий рядом стул сумочку упавшую у меня с колен.

Потом провал. Чернота. Никаких воспоминаний.

Из него я вынырнула на высокое крыльцо полицейского участка, где доставала из сумки какие то бумажки, рвала их, пускала обрывки по ветру и плакала. Потом была ещё одна темная яма, после которой я очнулась в полицейской машине в которой меня куда-то везли, очевидно домой, потому что я попросила высадить меня у знакомой мясной лавки.

Я стояла и  ждал, когда отъедет машина. Офицеры о чем-то переговаривались по рации, стараясь не глядеть на меня, но было очевидно, что они чего-то ждут. Я старалась не смотреть на них в упор — у меня это не очень получалось, я повернулась к витрине и увидела в через отражение привезшего меня седана все это мясо: нарезанное и разложенное за стеклом прилавка, с большими жёлтыми ценниками, написанными от руки округлым “торговым” почерком.
Первый раз меня вывернуло прямо на тротуар. Краем глаза я заметила, как от меня шарахнулись прохожие. Я стояла наклонившись над собственной блевотой и вверх ногами смотрела на обходивших меня чернокожих подростков, которые ржали и показывали на меня пальцами скаля украшенные золотыми коронками зубы. «Чума…» — от чего-то со стороны я виделась сама себе как средневековая миниатюра про «Чёрную смерть» с изрыгающим кровь горожанином. Злость стекала вниз, наливая мое лицо холодной кровью.

Свет витрины, фар и фонарей колыхался сквозь черный занавес. Ненависть течет к кончиками распущенных волос болтавшихся над лужей моей собственной желчи. Мне показалось что пряди начинают оживать, как змеи на голове Медузы Горгоны.
Я распрямилась и отбросила змей на плечи и за спину. Из-за закружившейся головы мне пришлось сделать еще шаг, я попала ногой в свежую блевоту, поскользнулась передернувшись от омерзения и потеряла равновесие. Чтобы не упасть я оперлась рукой в стекло витрины мясной лавки и ещё раз увидела разделанное мясо. На этот раз меня вывернуло прямо на стекло.

Я блевала и видела, как на меня с ужасом и отвращением наблюдает продавец в полосатом фартуке, шапочке, нарукавниках и его беременная покупательница, на вид типичная итальянская мамаша, которая пришла в лавку чтобы купить отбивных для своего мужа и сына, автомехаников из мастерской её дяди. В руках, над основательно выпирающим из под пальто животом, у нее был плоский сверток из полосатой фирменной бумаги и деньги. Я блевала на стекло и смотрела залитыми слезами глазами, как она кинула пакет на прилавок и прижала ко рту руку с перчаткой, пытаясь подавить рвотный спазм. Меня сотряс новый приступ рвоты и я наклонилась, упершись лбом в холодное стекло витрины. На двери судорожно звякнул колокольчик — это из лавки выбежала на свежий воздух итальянская мамаша. Я ещё некоторое время постояла наблюдая как стекают по стеклу витрины желто-зеленые струйки желчи. “Мясо!”, — вдруг пришло мне в голову. — “Я собиралась купить и не купила мясо”. Немного постояв я решительно открыла дверь лавки.

Продавец столбом стоял за прилавком и растерянно смотрел на меня. Я вдруг увидела свое отражение в стекле окна: шапка волос, стоящих дыбом и на кончике каждого волоса — голова шипящей змеи, пальто из верблюжьей шерсти, сбившееся набок под весом расстегнутой сумки, как попона, полуупавший шарф. На прилавке лежал полосатый сверток с мясом, который не успела оплатить опрометью выскочившая итальянская мамаша. То, что нужно. Я двинулась к прилавку, стараясь не попасть ногой в лужу блевотины, которую успела оставить предыдущая покупательница. Служащий выставил руки вперед, как пытаются остановить решительно шагающего опустившегося пьяницу, который хочет пройти в роскошный ресторан. Мне вдруг стало смешно. Я засмеялась и правой ногой все таки попала в лужу. Нога опять скользнула по мокрой плитке пола и я еле удержала равновесие, чуть не грохнувшись и не опрокинув горку с какой-то блестящей мясницкой дребеденью. Мне стало ещё веселее. Служащий все ещё держал перед собой вытянутые руки, но я уже добралась до прилавка и схватила полосатый пакет, который мертво прегнулся в моих руках тяжелым мясом. Желудок сделал кульбит, я увидела почти священный испуг в глазах продавца, но успела сделать глубокий вдох и подавить рвоту. Это было несложно, у меня было отличное настроение и полностью пустой желудок.
— Сколько с меня?
— Это говяжья вырезка мэм...
— Как я удачно зашла, это как раз то, что мне надо! Так сколько с меня?
— Вам развернуть? Может свежей?
— Зачем? Я хочу эту! Я уверена, что это лучший кусок в вашей лавке!
— Двадцать три доллара, мэм... Я могу сделать для вас скидку...
— К черту! Вот двадцатка, — я полезла в карман и вытащила из него те двадцать долларов, которые дала Филу и которые мне вернули в полицейском участке, — а вот, — я полезла в сумочку и стала рыться в ней в поисках пятерки. — Я точно помню: у меня была пятерка. Сейчас я её найду!...
— Не надо мэм! — Продавец почти плакал. — У нас сегодня скидки и двадцати долларов более чем достаточно...
— Тогда я заплачу три доллара карточкой.
— Спасибо мэм, — он смотрел на меня глазами собаки, которая не понимает по какой причине её сейчас будет бить человек, — двадцати долларов достаточно! Мне надо на полчаса закрыть магазин...
— Все понятно. Я вам не нравлюсь как покупатель! А если я ещё хочу купить... мяса...
— Мэм...
Я очнулась. В ушах вдруг зазвенело. Я услышала шум с улицы и то, как капает вода в мойку за прилавком.
— Да, спасибо... Извините.

Я повернулась на каблуках и аккуратно обойдя лужу наблеванного итальянской мамашей вышла из лавки. Прозвенел колокольчик и на меня опять обрушилось беспамятство.

Очнулась я у двери в которую вместо ключа тыкала свертком мяса. Очевидно я делала это достаточно долго, потому что бумага свертка уже порвалась и светлая дверь вокруг блестящей личины замка блестела от мясного сока. “Хорошо, что это была кошерная говядина”, — подумала я и положила сверток на пол у двери, поставила на него сумку и порывшись в ней нашла ключ.
Заходя в дверь я наступила на мясо, который раз за день едва не грохнулась подвернув ногу. После того, как я уже захлопнула дверь мне пришло в голову, что соседи удивятся и им не очень понравиться кусок мяса в растрепанной бумаге под моей дверью. Особенно если они выйдут со своей аккуратно одетой девочкой.

Я открыла дверь, подцепила мятый кусок говядины и не раздеваясь поковыляла на кухню. Сначала я хотела кинуть истерзанный сверток в мусор. Вдруг мне в голову пришла странная мысль. Ведь это тот самый кусок, за которым я послала Фила и я просто обязана его съесть. Сил уже не было и я сунула его в холодильник, решив что сделаю это завтра утром.
Я доковыляла до кровати, цепляя по дороге распахнутым пальто всякие мелочи и опрокидывая их на пол. В спальне, не раздеваясь я прилегла на кровать, запахнула поплотнее полы и провалилась в сон. Последняя мысль была до предела глупая: “Как хорошо, что мне не надо никому звонить и предупреждать, что завтра не приду на работу. Я сама себе хозяйка...”.

Ночью, уже перед рассветом, я на секунду очнулась от того, что безумно замерзла. С трудом натянула на себя одеяло и опять провалилась в яму сна.