У него нет привычки решать дела в автомобиле.

Обычно от сидит опустив руки по сторонам и уперев ладони в мягкие кожаные подушки. Покачивается в такт ударам шунтированного сердца, думает о чём-то и не мигая разглядывает через стеклянную перегородку летящую навстречу дорогу.

primemundo, ufos, Taken on July 3, 2016
“Конкур им. Килгора Траута ( KTA ) проводится несколько лет 11 апреля каждого года в память Курта Воннегута
как конкурс литературных произведений написанных на заданную тему.
В 2014 году темой была сводящая скулы скукой “К нам прилетело НЛО”.
Страница KTA в Facebook

Иногда он рассеянно переводит глаза на серую панораму Москвы, почти без шума проматываемую за отмытыми до воздушной прозрачности стёклами, но наткнувшись на первый же рекламный щит моментально возвращается к своему обычному созерцанию через плечо водителя серой асфальтовой ленты.

Изредка чем-то выделившаяся деталь уличного пейзажа сбивает его с ритма покачиваний и вздохов, отвлекает на посторонние размышления. На минуту-две он становиться похож на свои официальные портреты, не глядя поднимает трубку встроенного в перегородку телефона, дважды нажимает на кнопку с цифрой “3”. Опережая свой приезд просит помощника подготовить коротенькую справку о только что промелькнувшем перед ним факте и опять неподвижно замирает, откинувшись на спинку заднего сиденья.

Низкий гудок автомобиля сопровождения коротко врзыкивает, заставляя спину невнимательного лихача покрыться гусиной кожей и поспешно искать место на только что покинутой транспортной полосе.

Сегодня «присутственный день» и непременно надо весь его провести в неуютном синем “кирпиче” на “Баумана”.

Его всегда немного раздражает почти ежедневный заезд со стороны трамвайной линии и короткий переход от автомобиля ко входу в здание. Раздражает зонтик охранника над головой, в любую погоду, бестолковая планировка скверика и стоянки перед зданием, голубые угловые будки охраны замыкающие решётку периметра с узким и длинным пешим проходом для обычных посетителей к нависающему “кирпичу”.

Он опять предвкушает всем телом отвратительное открытое загазованное пространство перед зданием Главного управления. Ощущение засасывает и отключает его от внешнего мира и собственных мыслей на несколько секунд.

И этих мгновений сегодня хватило чтобы пропустить пять-шесть тактов вызова телефона. Не расположенного прямо пред ним аппарата общей связи цвета слоновой кости, а другого, стального, в левом внутреннем кармане пиджака. Ещё не дойдя до сознания вибрация корпуса толкнула желудочки сердца, заставила сосуды затвердеть и пойти спазмами вен левой руки, ударить в локоть, подняться волной по яремной вене, остановить кровь в левой половине лица и только потом торкнуть в сознание. Правая рука первый раз промахнулась мимо кармана, потом исправилась, приняла на себя болезненную вибрацию стальной тушки телефона и по дороге к правому уху отщёлкнула большим пальцем полированный металл крышки.

— У аппарата. Доброе утро.

— Доброе… кому утро, кому — вечер. Э-э-э… Вижу ты ещё до работы не доехал.

— Да. Минут пятнадцать до места и через три минуты и я в кабинете.

— Знаю. Не торопись. Кх…

Отрывистые фразы. Отставка? Сердце подалось вниз, с намерением надёжно прилечь на подушки.

— Надо немедленно встретиться и поговорить… Э-э-э… С человеком.

— Выбрать сотрудника?

— Нет… Э-э-э… Сам поговори.

— С кем? Во сколько?

— Тебя к нему подвезут… Кх… Там и познакомишься.

— Мне что-то ещё надо знать?

— Как закончишь — сразу ко мне. Твоего секретаря предупредят… Э-э-э-э… Что ты приболел…

Короткие гудки.

Правая рука автоматически сунула телефон на место и опустилась на сиденье. Шофёр слегка наклонил голову вправо, чуть-чуть перекрыв головой проматывающуюся полосу дороги. Было не видно, но он, очевидно, снял левую руку с руля и приложил её к щеке, прижав средним и указательным пальцами гарнитуру в ухе. Через секунду автомобиль начал притормаживать, машина сопровождения ушла вперёд и её место занял точно такой же джип, вынырнувший с правой полосы.

Через несколько минут новая машина сопровождения включила левый поворот задолго до перекрестка, вылетела на пересечение дорог, заложила резкий вираж и помчалась по кольцевой, свернула по направлению к центру и запетляла по улочкам, заранее указывая направление мгновенным подмигиванием поворотников. Стекла дверей потемнели. Кто-то невидимый приказал водителю включить затемнение не только снаружи, но и для пассажира.

Руки продолжали расслабленно лежать на сиденье, а вот привычной серой ленты мыслей уже не было. Выбоины на улицах непривычного маршрута, притормаживания и неожиданные повороты сбивали на перебор вариантов причины срочного изменения планов. Отставка? Вряд ли. По положению необходимо и достаточно вызвать и поставить перед фактом. Арест? Очень похоже. Кто не без греха. Тогда предложение сразу заехать после разговора — не более чем маскировка. И самой большой глупостью было бы даже дёрнуться к трубке телефона и начать отдавать распоряжения.

“Знаю…”, — именно “знает”.

А если это действительно “разговор”? Если тот, с кем предстоит общаться, не может опуститься на ступеньку ниже его уровня?

Кто это может быть?

Серая лента мыслей вернулась. И он стал, как верстовые столбики, расставлять на ней тех, кто стоит у самого верха. Их оказалось пятеро. Медленно подкатываясь к каждому, он припоминал известные и не ставшие публичными факты, окружал их близкими людьми, повязанными делами партнёрами, противниками и и врагами. Когда фигура оставалась за спиной, она чем-то напоминала кокон, ниточки которого подматывают окружившие его пауки.

Первый… Второй… Третий… Четвёртая… Пя…

Последний раз подмигнув, их лоцман повернул направо и плавно въехал в заросший вязами двор ничем не примечательного грязно-желтого четырёхэтажного учреждения сталинской постройки среди переулков тихого центра.

Их ждали. Простенький автоматический шлагбаум поднялся, пропуская автомобили и тут же опустился. Стекла посветлели. Автомобиль остановился впритык к накрытому зелёным жестяным козырьком входу с коричневой металлической дверью и невзрачной синей табличкой. Джип охраны лихо заложил вираж, перекрыл своей тушей возможность случайным прохожим разглядеть номера машины и выходящего пассажира.

Двери оставались заблокированными. А вот стекло со стороны входа здания сползло вниз на три пальца. Из щели подуло весенней сыростью и просочились звуки жизни старых московских переулков: в воем полетел какой-то невидимый лихач, где-то орала музыка и строчил отбойный молоток.

Дверь учреждения слегка распахнулась. В неё боком протиснулся хрестоматийный вахтёр: седая запущенная шевелюра, серая мешковатая роба с накладными кармашками-клапанами, плохо пошитые брюки и черные военторговские ботинки. Геморройно подпрыгнул к машине и наклонившись к щели над стеклом неожиданным фальцетом потребовал в салон.

— Документы, пожалуйста!

Красные “корочки”, лежавшие в нагрудном кармане пиджака и покидавшие его за последние четыре года только при смене костюма, были развернуты и показаны в амбразуру обнаглевшему охраннику. С максимальной вежливостью, учитывающей волю направившего сюда лица.

— В руки, пожалуйста!

— Я…, — и он тут же осёкся, сложил книжицу и просунул в щель.

Вахтёр неловко перехватил удостоверение задубевшими пальцами огородника-любителя. Она выскользнула из рук со следами застарелого артрита, но в последний момент ему удалось согнуться в пояснице и неловко наклонившись подхватить её почти у самой земли. Охранник на мгновение исчез из поля зрения за обрезом автомобильного окна, но потом появился, держа обеими руками раскрытую книжку. Некоторое время он близоруко изучал записи, потом полез в карман мятых форменных брюк и достал дешевые очки в металлической оправе с облупленной позолотой и захватанными руками линзами.

— Свет включите, пожалуйста.

Щёлкнул выключатель. Охранник внимательно сличал лицо с фотографией на документе, переводя глаза вверх и вниз, поправляя очки и покачивая головой для лучшего обзора.

— Спасибо большое. Проходите.

Щёлкнула блокировка замка. Моментально выскочивший охранник машины сопровождения открыл дверцу, а другой -прикрыл выходящего большим чёрным зонтом. До двери было четыре шага и ноги были почему-то ватные. Вахтер успел проскочить бочком внутрь и прикрыть дверь. Сопровождающий перехватил ручку, но так же не стал распахивать её широко. Протискиваться пришлось не без некоторого труда и на выдохе.

Он ожидал увидеть обычный вахтерский домик-курятник с привязанными к нему журналами сдачи на “сигналку” и гвоздистой доской для ключей кабинетов. А там не было ничего.

Два на два метра. Абсолютная тишина. Тёмно-серые стены, гладкий шлифованный стальной прямоугольник двери, красный глазок сканера сетчатки. “КРК” — Кабинет Радости Клаустрофоба. Горло сжалось. Он незаметно выдохнул, вдохнул и сделал два коротких шага к внутренней двери.

Чтобы заглянуть в глазок сканера пришлось немного наклониться. После подсветки левый глаз ослеп и потерял способность видеть. Он замер, дожидаясь пока зрение придёт в норму, а из двери, на уровне живота, откинулась небольшая трёхгранная призма-полочка. На обращённой вверх грани светился овал с пиктограммой отпечатка пальца.

И тут он успокоился. За дверью его не ждет ничего лично страшного: ни отставка, ни арест, ни расстрел без суда и следствия.

Серьёзное: да.

И он без опаски приложил большой палец к очередному замку.

Из призмы выскочили и сомкнулись над пальцем два полукольца и тут же подушечку пронзила боль укола. Он даже не успел дёрнуться из капкана, непременно сломав фалангу, как сжимавшие его фиксаторы щёлкнув и с неуловимой глазом скоростью втянулись, освободив палец, вытолкнутый чем-то прямо в место укола. Продолжив инстинктивное движение он поднёс подушечку с зажатой указательным пальцем ранкой и увидел, что след иглы заклеен аккуратной прозрачной нашлёпкой.

Больше ничего не происходило.

Чуть меньше минуты он стоял перед дверью и ждал. Полотно скользнула вправо, полностью открыв проход. За дверью оказалось ярко освещенное квадратное помещение. Стена напротив двери была зеркальной, слева и справа — из черного полированного стекла. Дверь закрылась. На зеркале появился красный рисунок: поднявший руки вверх человек в пальто, над которым нарисована круговая стрелка. Он вытянул руки надо головой и не опуская рук несколько раз повернулся вокруг своей оси. С потолка в мелкую дырочку лицо обдувал лёгкий воздушный поток. На одном из кружений он заметил что рисунок погас, опустил руки и отдышался. Опять прошло некоторое время.

Наконец левая стеклянная стена стала прозрачной и он увидел коридор, заканчивающийся правым поворотом. На стекле, от топившей его ночной черноты осталась полупрозрачный указатель-стрелка “прямо и налево”, чётко видимый на фоне светлого коврового покрытия. Короткий зуммер и стенка с указателем отъехала вправо.

Воздух внутри здания если и пах чем-то, то это был запах никелированного металла.

Первый шаг дался с трудом. Он едва не подвернул лодыжку, не рассчитав мягкость ковра принявшего левую стопу. Звуки шагов полностью поглощались мягким сероватым ворсом и было как-то неловко за потрескивание затёкших суставов и звук дыхания, казавшихся чем-то неуместным и впервые за сотню лет оскорбившим эту тишину. Никаких видимых следов присутствия людей.

Коридор поворачивал направо, а стрелка спрятавшегося в стену указателя показывала прямо и налево. Он не торопясь шел мимо закрытых дверей — в полтора раза уменьшенных копий входной. Вот на эту указывала стрелка. Единственная у которой светился красный глазок сканера сетчатки. Он нагнулся и заглянул в камеру.

Дверь открылась без пробы крови. Маленький серый кабинет, черная стеклянная стена, к которой торцом приставлен стол, у стола — вращающийся стул на поворотной подпружиненной штанге-рычаге. Он скинул плащ на спинку стула, оттянул его и сел лицом к полированному непрозрачному стеклу. Скорее почувствовал, чем увидел краем глаза, как дверь скользнула на место, мягко ударился её уплотнитель и стена перед ним стала прозрачной.

Напротив него, на таком же точно стуле, за таким же столом сидел человек. Единственное отличие заключалось в том, что на столешнице его стола, на расстоянии 30 сантиметров друг от друга, были две параллельные выемки. Предплечья собеседники лежали в этих выемках и были зафиксированы у запястьев и локтей стальными скобами. Напротив его лица стена не потеряла полностью своей черноты. Стекло было расписано черным узором из перетекавших друг в друга и движущихся в разных направлениях геометрических фигур и линий. Инстинктивно желая рассмотреть лицо собеседника он чуть наклонился вправо, но узор моментально переместился вслед за его движением и перекрыл обзор. Через мельтешение пятен можно было рассмотреть только эмоции лица напротив, но уж никак не детали. Над его руками крутились два такие же мутные облачка.

— Добрый день.

Звук голоса чистый, как будто между ними нет стекла, но искажен и вряд его можно опознать. Он молчал и смотрел на прикованного. Нищие из толпы выхватывают слабовольного простака у которого можно выпросить подачку, гомосексуалисты по нюансам поведения безошибочно находят близкую ориентацию, даже если она скрыта за ворохом официальных регалий, а перед ним сидел депутат Государственной думы. Третий срок. Одутловатое лицо, рыхлый живот над ремнём, хорошая причёска немытой головы. Костюм, рубашка и галстук лоббиста, начавшего пару дет назад отложение в офшоре. Не хватает партийного значка и кольца-печатки.

— Добрый день!

— Добрый… У кого день, у кого утро.

— Я тут немного запутался, так что извините…

Опять повисло молчание. Но как, чёрт подери, они добиваются в этом стерильном боксе запаха народного избранника: сложной смеси хорошего табака и дешевых сигарет, вчерашнего перегара и каких-то морепродуктов, хорошего одеколона и жидкого мыла общественного туалета, волос дорогой секретарши и мокрой псины.

— Александр …

— Александрович, — он его перебил без церемоний. — Пусть будет так.

— Александр Александрович, разрешите представиться…

— Не надо. Я буду звать вас Сергей Сергеевич.

— Отлично, коллега.

— Э-э-э? — он удивлённо наклонил голову, намеренно стараясь обмануть пятно и опознать собеседника. Не удалось.

— Я прекрасно знаю положение о вашем Комитете и поверьте мне, пока на слово, по табелю о ранге я чуть ниже вас.

Игра насторожила. Тот, кто сидел за стеклом знал его больше, чем хотелось и неизвестно как глубоко.

— Хорошо… коллега. Мне сообщили, Сергей Сергеевич, что вы хотите со мной обсудить важный вопрос.

— Да, да. Вы же понимаете, что лицо, представившее меня, уверено в серьезности моего вопроса?

— Иначе нам бы не устроили эту встречу.

— Если вас смущают мои руки, то это принятая процедура и я сам на ней бы настаивал. Мало того, этот учреждение оборудовано по чертежам наших инженеров и частично из привезенных нашей стороной материалов.

— Пока мне в это сложно поверить.

— Вы видели записи падения Челябинского метеорита?

— Видел, — Александр Александрович поморщился, вспомнив головную боль своих сотрудников, которым пришлось несколько недель разбираться с потоком жалоб, обращений и кляуз.

— И уж точно знаете о “тепловых ловушках” — ракетах, выпускаемых при посадке транспортными самолётами чтобы их не сбили из ПЗРК аборигены?

— Да, — он ни на минуту не допускал, что с ним разговаривает сумасшедший, не тот случай и не тот приказ. А вот обстановка. Не аварийная. Возраст брал своё — успокоить волнение можно только выиграв время встречными вопросами.

— Я понимаю, на что вы намекаете. Можете не продолжать. Если мы разговариваем, у вас есть все основания дальше не объяснять, как вы сюда попали. Я понимаю, мне надо задать вопрос: “Зачем?”

— “Зачем… Зачем…”, — так по казённой надобности. Командировка по профилю, коллега.

— Могу чем-то помочь?

— В том-то и дело. Официальных договоров у нас нет…

— Точно?

— Точно, точно… А вот одного нашего гражданина надо у вас забрать.

— Так и берите. Я слышал — это запросто.

— Врут.

— Всё?

— Ну не всё. До 33 года прошлого века точно было, а вот позже — ни-ни. Только массовые и индивидуальные психозы. Так сказать “по мотивам”. Коллективное бессознательное.

— Thule-Gesellschaft? Ahnenerbe?

— Чувствуется знание языка, — Сергей Сергеевич по-депутатски схохотнул-всхрюкнул.

— Приходится соответствовать, а то знаете, “Ин май харт” проходит. Даже за столом могут пошутить, а вот если вдруг по-немецки…

— В общем, где-то так. Очень глубоко рыли, особенно в Гималаях. Рерихов Блаватской их за ногу!

— Заложники? — надо ещё потянуть.

— Тогда — договорились.

— Неважно. Без фамилий, опишите человечка. Раз ко мне вопрос — значит он на виду. А разговор наш — не официальный.

— Вот вы — человек в годах, гладко выбритый, но я — …

— Депутат…

— Вы настоящие лекции читали, в госуниверситете, за копеечку…

— Понял.

— Точно? Подтвердите.

— Меня назначает, а он недавно выбраться хотел туда, куда, как и меня, скоро назначать будет.

— Может “будут”?

— Нет, я не ошибся. “Будет”.

— Верно. Тот, кого ищу.

— А что его искать? Он на виду. Один такой, как в попе — дырочка. Из этих, с кем “договорились” после 33-го?

— Нет. Наш, коренной.

— А как же мама? Тоже не пальцем деланная.

— Она — “не пальцем”. Но вашим. А вот насчёт него большие сомнения. Знаете, надел мундирчик — и совсем другой человек.

— То есть?

— Видимость. Нежить.

— Ой ли?

— В том-то и дело. У нас ведь тоже период: либеральная мысль одним глазом дремлет а другим — гадит. Его так просто не возьмёшь. По всем официальным данным тут, у вас, никого из наших нет. Заповедник. Каждые тридцать секунд проверяем. Но дистанционно. Это раньше модно было сюда бежать и старые сканеры не брали, если в пещере или под медной крышей. А чуть вышел в чисто поле — “пжалте бриться!” Вся операция секунд на тридцать, и в свидетелях коровы да кликуши. Контрольный щуп в жопу, извлечённое — на допрос, костюм — на вешалку… то есть “в чисто поле”, обратно, пастись.

— А мне что? Вызвать к себе и шапочку из фольги с головы сбить?

— У вас же есть на него материалы?

— Есть.

— Надо в “трюм”. Официально. Суток на пять-шесть. Привести сюда. Над нами — слепая зона. Мы её постепенно, за полгода, от миллиметрового луча до восьмисот квадратных метров расшарили. Никто даже не знает, что я не в отпуске, а здесь сижу. Мы же Челябинским метеоритом не от ваших пукалок прикрывались.

— А почему именно он у вас на карандаше?

— Так сложилось. Больше ему некуда бежать. Сканер не берёт. А вот улики и дедукция сошлись на нём. Для того, что он сделал у вас не то чтобы статьи, названия нет, но спустить ему это с рук нельзя. К тому же надо всё отыграть назад, иначе административных последствий не отгребу.

— Усыпить?

— Можно и так. Если мы не ошибаемся, то для него это будет как костюм нафталином пересыпать. Противно, но вылезти из него без посторонней помощи он не может.

— Щуп?

— Не знаю, не знаю… Раз он сумел так спрятаться, то пять-шесть дней я прошу может с запасом, а может — впритык. Нам не удалось пока создать технологию таких глубоких пряток. Придётся серьёзно в нём поковырять.

— А тут как? — Александр Иванович осторожно поставил левую руку на локоть и неопределённо покрутил пальцем рядом с ухом по кругу.

— Извините? А-а-а, понял. Нет, конечно, нет. Отношений как таковых — нет, но здание строилось хоть и пятьдесят на пятьдесят, но под нашим контролем. Дипломатическая неприкосновенность, дипломатическая почта и ни какой прослушки. Ваши либералы тут недавно считали, сколько чёрной икры на территорию Сочи можно намазать. Так половина слоя — здесь! — Сергей Сергеевич затряс в смехе фалдочками.

— Вы же знаете, я тут для консультации, тем более, что решение принято как только началось строительство этого учреждения.

— Несомненно.

— И вашему ведомству надо наладить с нами отношения в плоскости законности и правопорядка.

— Безусловно.

— Со своей стороны я гарантирую честный и не предвзятый анализ нашего разговора поручившему мне это обсуждение лицу.

— Я надеюсь.

— Полагаю, наша встреча на сегодня окончена?

— Пожалуй. Не имею возможности пожать вам руку, как это принято у вас и прошу прощения за несоблюдение этого ритуала.

— Я тоже.

Дверь с мягким чавканьем отползла в нишу. Он встал. Отодвинул сиденье, прощаясь слегка кивнул головой, прихватил плащ и вышел в коридор. Дверь отсекла облачко депутатского аромата и серо-белый переход не казался уже таким пустынным и стерильным.

“Везде наши депутаты нагадят. Хоть в Хургаде, хоть на Луне”, — подумал он и двинулся к выходу.

Внешняя дверь открылась так же, не больше чем на четверть. Он протиснулся во двор, глубоко выдохнув и втянув живот, как и на входе. Охрана уже ждала, прикрыла и проводила к предупредительно распахнутой дверце автомобиля. Машина сопровождения развернулась и медленно выплыла на межквартальную дорогу. Проезжая вдоль выборочно обвешанного разномастными кондиционерами фасада он, не поворачивая головы, вгляделся в проплывающие мимо окна первого и второго этажей. Обычные окна. Кое где закрытые жалюзи, пред которыми торчали листья обычной московской офисной ботвы, стопки скоросшивателей, спрятанные от посетителей электрические чайники. Там, где жалюзи были раздернуты или подняты видно обычные офисные мониторы, на впритык поставленных столах, подвесные потолки и квадратами люминесцентных ламп, застеклённые шкафы с поставленными на них коробками из под офисной техники. В паре окон второго этажа мелькнули чьи-то смутные силуэты. Окна автомобиля плавно начали темнеть.

Машину качнуло положенным на въезде во двор “лежачем полицейском” и она набирая скорость помчалась, за автомобилем сопровождения.

Он приподнял с подушки сиденья левую руку и глянул на циферблат застёгнутых “по-имперски” наручных часов. Они не шли. Не удивившись, он крутанул несколько раз заводную головку. На встроенном телефоне госсвязи часов не было, а доставать из внутреннего кармана телефон очень не хотелось. Он нажал на кнопку, опускающую переборку между ним и водителем.

— Серёжа! Скажи точное время.

— Шестнадцать минут первого!

— Спасибо, — и поднял стекло перегородки.

Почти три часа.

И это — не Серёжа, возивший его на протяжении последних шести лет. Куда делся он, водитель и охрана из заменённой машины сопровождения лучше не думать и не вспоминать.

Точно известно куда его везут. Судя по ориентирам и предобеденному времени, на месте они будут через час двадцать, час тридцать. Ещё минут двадцать пешком, через проходную. Минут пять ожидание в приёмной, хотя этого времени может и не быть. Дело не терпящее отлагательств. Минуты три доклад, пять-десять минут обсуждение. Пятнадцать-двадцать минут быстрым шагом обратно, к автомобилю. Час-пятнадцать до рабочего кабинета.

От трёх с четвертью до трёх с половиной часов на обдумывание и планирование. Что говорить на встрече он уже решил: документы есть, фигуранта дёрнут послезавтра, в понедельник, прямо с рабочего места. Найдём за выходные кого-нибудь, посидит за него в Лефоровской одиночке недельку, на выходе спишем, если вернут настоящего в рабочем состоянии. Если в нерабочем — сядет писать мемуары, лет на семь-восемь.

Главное — чтобы никто не начал дёргаться по дороге. Один минус: довериться некому. Можно сотню лет менять костюмы, а так и не встретить того, кто со щупом поможет при переодевании. Кто посвободнее, тому можно вокруг Женевского озера тусить, сидеть днями в скучнейших мерзейших бернских уличных кафе и грезить о соплеменниках. Но и там всё хуже и хуже: после договора с нацистами ботва краем уха впитала миф о надёжности нейтральных швейцарских банков и потащила туда всякий хлам, заваливая полезную площадь банковских хранилищ, отнимая время у персонала, площади и средства — у по настоящему ценных вещей. Он усмехнулся, представив лицо настоящего человека краем глаза заглянувшего в “настоящий” банковский подвал.

Слава Великому Портному Тесле, избавил от сканирования, без медных крыш, катакомб и шапочек из фольги. Хорошо, что есть ученик Великого Потного, уже 80 лет шьющий костюмы по мерке, штопающий дыры и подшивающий по мере роста, невзирая на вид.

Вот щуп придётся использовать свой. Временный контейнер он найдёт. Вот, хотя бы помощник. Недельку другую побудет в отпуске, пока депутата бестолку потрошат. Зато будет человечек, которому можно некоторое время доверять. Главное — недолго и без карьерного роста: тут девочек из пансиона нет, никто не знает кто прячется, откуда и как он выглядит на самом деле и по каждому плачет самое страшное на исторической родине.

Пока порто-франко, и не надо дать им возможность научиться дистанционному сканированию.

Второй, после 33-го, серьёзный инцидент.

Решение принято, лента асфальта привычно скользит под колёсами, руки лежат вдоль туловища, шунтированное сердце бьётся ровно. Можно на час двадцать оставить всё в покое, вернуться к настоящему, расслабить ложноножки и ощутить присоски, опустить занавески и перейти в привычный радужный спектр восприятия.